Неточные совпадения
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее наш
лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, —
говорил я ему, — ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти часов вечера она пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать,
говорили, что
лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
Базаров согласился,
говоря, что ему надобно заранее приготовиться к предстоящей ему должности уездного
лекаря.
— Всякому, —
говорила она, — судьба дает какой-нибудь дар: одному, например, дано много ума или какой-нибудь «остроты» и уменья (под этим она разумела талант, способности), — зато богатства не дала, — и сейчас пример приводила: или архитектора, или
лекаря, или Степку, мужика.
— Не стану я вас, однако, долее томить, да и мне самому, признаться, тяжело все это припоминать. Моя больная на другой же день скончалась. Царство ей небесное (прибавил
лекарь скороговоркой и со вздохом)! Перед смертью попросила она своих выйти и меня наедине с ней оставить. «Простите меня,
говорит, я, может быть, виновата перед вами… болезнь… но, поверьте, я никого не любила более вас… не забывайте же меня… берегите мое кольцо…»
Вдруг (мой
лекарь часто употреблял слово: вдруг)
говорят мне: человек вас спрашивает.
Служители судили иначе: «Ну, этого Кирсанов берет в свою палату, — значит, труден»,
говорили они между собою, а потом больному: «Будь благонадежен: против этого
лекаря редкая болезнь может устоять, мастер: и как есть, отец».
На другое утро хозяйка Рахметова в страшном испуге прибежала к Кирсанову: «батюшка —
лекарь, не знаю, что с моим жильцом сделалось: не выходит долго из своей комнаты, дверь запер, я заглянула в щель; он лежит весь в крови; я как закричу, а он мне
говорит сквозь дверь: «ничего, Аграфена Антоновна».
Кто-то посоветовал ему послать за священником, он не хотел и
говорил Кало, что жизни за гробом быть не может, что он настолько знает анатомию. Часу в двенадцатом вечера он спросил штаб-лекаря по-немецки, который час, потом, сказавши: «Вот и Новый год, поздравляю вас», — умер.
«Ну,
говорит, куда же ты их денешь, сам считай —
лекарю два, военному приемщику два, письмоводителю, ну, там на всякое угощение все же больше трех не выйдет, — так ты уж остальные мне додай, а я постараюсь уладить дельце».
— Тут уж настоящие
лекаря были, —
говорила она ему.
Однако, стой! был тутотка
лекарь и
говорит, что умертвия опять-таки нет, а просто смерть как смерть.
— Я, —
говорит, — тут чем причинен? снеси ее
лекарю, покажи: пусть посмотрит.
— А я, —
говорит, —
лекарь, и ты должен мои приказания исполнять и принимать лекарство, — и с этим налил и мне и себе по рюмке и начал над моей рюмкой в воздухе, вроде как архиерейский регент, руками махать.
Подошел
лекарь: сейчас,
говорит, умрет.
Лекарь, по обязанности службы, вскрывал одного скоропостижно умершего, и учитель Варнава Препотенский привел на вскрытие несколько учеников из уездного училища, дабы показать им анатомию, а потом в классе
говорил им: „Видели ли вы тело?“ Отвечают: „Видели“.
Я не вытерпел, и хотя
лекарь грозил мне опасностью, однако я вышел и
говорил ему о бесчинствах Препотенского; но директор всему сему весьма рассмеялся.
— Извольте хорошенько слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то есть
лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я,
говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока еще ты возьмешь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнет казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мертвых.
— Это ты про меня, что ли,
говоришь? — спросил
лекарь.
— Ну вот,
лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про него, отец Савелий, да и он ничего не поможет. Мне венгерец такого лекарства давал, что
говорит: «только выпей, так не будешь ни сопеть, ни дыхать!», однако же я все выпил, а меня не взяло. А наш
лекарь… да я, отец протопоп, им сегодня и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего
лекаря. Ведь этакая, отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух: — Представьте вы себе, какая наглость!
Негодую страшно; но
лекарь наш
говорит, что выйти мне невозможно, ибо у меня будто рецидивная angina, [Ангина (лат.).] и затем проторю дорожку ad patres, [К предкам (лат.).] а сего бы еще не хотелось.
Пришел
лекарь, пощупал пульс, посмотрел язык и
говорит: «Ничего, простуда и усталость».
«Это,
говорит, Воин Васильич, ваша с
лекарем большая ошибка была дать Варнаве утопленника; но это можно поправить».
— Не упустите такой минуты, —
говорил он, — у него уже пульс совсем ненадежный, — и затем
лекарь начал беседовать с Порохонцевым и другими, которые, придя навестить Ахиллу, никак не могли себе представить, что он при смерти, и вдобавок при смерти от простуды! Он, богатырь, умрет, когда Данилка, разделявший с ним холодную ванну, сидит в остроге здоров-здоровешенек.
Лекарь объяснял это тем, что Ахилла давно был сильно потрясен и расстроен.
Тогда на их шум, и особливо на крик
лекаря, вошли мы, и я с прочими, и застали, что
лекарь сидит на верху шкафа и отчаянно болтает ногами, производя стук, а Ахилла в спокойнейшем виде сидит посреди комнаты в кресле и
говорит: „Не снимайте его, пожалуйста, это я его яко на водах повесих за его сопротивление“.
— Вы это к чему же
говорите? — спросил больного смелым, одушевляющим голосом
лекарь, которому казалось, что Ахилла бредит.
У окна стоял поп и
говорил лекарю...
— Тебя тоже из поганого ружья пристрелить надо! — закричал отец, взмахивая здоровой рукой. —
Говорил — не корми мясом! Сазан, иди, зови
лекаря!
— Ну, полно вздор
говорить, — сказал Оленин. — Я лучше из штаба
лекаря пришлю.
— Начали, —
говорит, — расспрашивать: «Умирает твой барин или нет?» Я
говорю: «Нет, слава богу, не умирает». — «И на ногах, может быть, ходит?» — «На чем же им, отвечаю, и ходить, как не на ногах». Доктор меня и поругал: «Не остри, — изволили сказать, — потому что от этого умнее не будешь, а отправляйся к своему барину и скажи, что я к нему не пойду, потому что у кого ноги здоровы, тот сам может к
лекарю прийти».
Говорить было более некогда, и мы расстались; но когда я был уже на улице,
лекарь высунулся в фуражке из окна и крикнул мне...
—
Лекарь, —
говорит, — не пошли-с.
Шабельский. Да, я был молод и глуп, в свое время разыгрывал Чацкого, обличал мерзавцев и мошенников, но никогда в жизни я воров не называл в лицо ворами и в доме повешенного не
говорил о веревке. Я был воспитан. А ваш этот тупой
лекарь почувствовал бы себя на высоте своей задачи и на седьмом небе, если бы судьба дала ему случай, во имя принципа и общечеловеческих идеалов, хватить меня публично по рылу и под микитки.
«Ах он, бедный, —
говорит, — отвезти его сейчас к
лекарю, чтобы помог».
— Сию минуту сестрица ее изволила
говорить с
лекарем.
— Я
лекарь, Владимир Сергеевич; я привык видеть горесть и отчаяние; но клянусь вам богом, в жизнь мою не видывал ничего ужаснее. Она в полной памяти, а
говорит беспрестанно о церковной паперти; видит везде кровь, сумасшедшую Федору; то хохочет, то стонет, как умирающая; а слезы не льются…
— Ты что-то часто
говоришь об этом: портятся люди, портятся. Но ведь это дело не наше; это дело попов, учителей, ну — кого там?
Лекарей разных, начальства. Это им наблюдать, чтобы народ не портился, это — их товар, а мы с тобой — покупатели. Всё, брат, понемножку портится. Ты вот стареешь, и я тоже. Однако ведь ты не скажешь девке: не живи, девка, старухой будешь!
— Батюшки мои! Что это у вас наделалось? —
говорила Перепетуя Петровна, входя впопыхах в комнату и не замечая Павла. — Господи! Она совсем кончается… Матушка сестрица! Господи! Какой в ней жар! Да был ли у нее лекарь-то?
И вот я вам сказал сейчас «на смертном одре-с»; а меж тем вдруг, за день уже до смерти, волнуется, сердится, —
говорит, что ее лекарствами залечить хотят, что у ней одна только простая лихорадка, и оба наши доктора ничего не смыслят, и как только вернется Кох (помните, штаб-лекарь-то наш, старичок), так она через две недели встанет с постели!
«Настя! — писал Свиридов. — Пошли сейчас в М. на телеге парой, чтоб отдали письмо
лекарю и исправнику. Чудак-то твой таки наделал нам дел. Вчера вечером
говорил со мной, а нынче перед полдниками удавился. Пошли кого поумнее, чтоб купил все в порядке и чтоб гроб везли поскорее. Не то время теперь, чтобы с такими делами возиться. Пожалуйста, поторопись, да растолкуй, кого пошлешь: как ему надо обращаться с письмами-то. Знаешь, теперь как день дорог, а тут мертвое тело.
Еще,
говорят, уездный
лекарь наш при этом случае отличился…
Да как заладила это: «Не могу я без него жить», плачет день, плачет другой… Я было ее к себе, в город,
лекаря пригласил, тот с неделю посмотрел и
говорит: «Если ее оставить в этом положении, так она с ума сойдет». Как после этого прикажешь с ней быть?
— Нет, Максимыч, не
говори, — молвила Аксинья Захаровна. — Совсем помирает, лежит без памяти… А Марья-то Гавриловна!.. греховодница эдакая, — промолвила старушка, всхлипывая. — Перед смертью-то старицу поганить вздумала:
лекарь в Комарове живет, лечит матушку-то.
Сганарель в мольеровском «Le médecin malgré lui» [«
Лекарь поневоле» (франц.) — Ред.]
говорит: «Я нахожу, что ремесло врача — самое выгодное из всех: делаешь ли ты свое дело хорошо или худо, тебе всегда одинаково платят.
Вот лев зарычал на лисицу, а она и
говорит: «Не вели казнить, вели слово вымолвить. Я оттого не бывала, что недосуг было. А недосуг было оттого, что по всему свету бегала, у
лекарей для тебя лекарства спрашивала. Только теперь нашла, вот и прибежала».
— Успокойся, тятенька, Бог милостив, оправишься, — дрожащим от сдерживаемых рыданий голосом промолвила Дуня. — Я сейчас
говорила с
лекарем, он надеется, что тебе скоро облегченье будет.
Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты, ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой, и что, наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны и таинственны, что нет и не может быть еще судей окончательных, а есть тот, который
говорит: «Мне отмщение, и Аз воздам».
— Вижу, —
говорит, — я, чем ты, отец
лекарь, плохо-то называешься! Ты совсем пить не умеешь.
И тут опять спешит ему в подмогу случай: городского головы теща захворала. Сто лет прожила и никогда не болела и не лечилась, а вдруг хворьба пристигла. Позвали немца-доктора, тот ощупал ее и
говорит: «Издохни раз», а она ему: «Сам, —
говорит, — нехрист, издохни, а я умирать хочу». Вот и послали за новым
лекарем. Спиридонов посмотрел на больную и
говорит...
Она его впросоньи спросила: «Кто вы и что вам нужно?» А он ей покивал и
говорит: «Не робей, я поправился!» Это было перед рассветом, а на заре пришли люди и
говорят: «
Лекаря неживого нашли, заблудился и в канаве замерз».